В Кремлевке на Сивцев Вражке, на пухлых историях болезни вождей-геронтократов, стояли, среди прочих, два чернильных штампа - М/Ж и МЖ. С первым более или менее понятно – Папанов объяснил - а второй, как оказалось, означал “Молодая жена”.
Как раз она и спрашивает: а какая фраза, или две, запомнились тебе… ну, как самые яркие, сакраментальные, скажем, даже… выразившие генеральные чувства целого народа и отразившие его чаянья и глубинную сущность? Характер, в первую очередь.
Один пример запросто. Легко.
Мне лет девять. Мы сидим с ребятами на речке. Очень жарко. Появляются три деревенских мужика, скорее, механизаторы, нежели пьяницы, хотя отличия чисто внутренние и потому незаметные. Но это не важно.
Молча пришли, молча разделись, молча побарахтались в мелкой речке, молча вышли, молча оделись. И тут один говорит:
- Ну вот. А-то hooly.
Двое других промолчали. Значит, согласны.
А второму случаю сегодня аккурат пятнадцать стукнуло. Юбилей.
Встал я в тот день, как всегда, без десяти пять. Прошел на кухню, включил Си-эн-эн (через мою квартиру – другого объяснения не нахожу – какой-то луч проходил, и, в отличие от соседей, Си-эн-эн в “цифре”, как живая была). Потом поехал с первым поездом метро (5:32) на службу к 6.00. В вагоне все знакомые – алкаши, уборщицы и т.д. – обычно говорливые (communicative, порой даже blabby) молчат, как в рот воды набрали. Ни слова, ни звука, показалось даже, что остановки перестали объявлять.
У подъезда – БМП. На ней солдатики с автоматами спят. На общей вахте обычный мент, но рядом на стуле солдатик бритый, на коленях автомат, а на автомате голова – тоже спит. На нашем контроле – блондинка-милиционер, а рядом, на стуле, солдатик спит, головку бритую на автомат положил. А на стене репродуктор, и две сексотрудницы стоят подле него и тихо рыдают…
Через час закончил смену и поехал на дачу. В метро полно народу, но ни звука. Даже явно знакомые между собой молчат. На вокзале – тьма народу, и все молчат. В электричке битком, стою. Гробовое молчание в вагоне. Отъехали метров сто, остановились, прибежали какие-то люди, стали бомбу искать. Минут сорок пять искали, не нашли. Короче, времени уже девятый час, а живого голоса я со вчерашнего дня не слышал. И тут какую-то старушку-божий одуванчик прорвало (цитирую точно, потому как важно):
- Поделом Мишке-то… Эх, а ведь жаль – он тоже человек… В темницу бросили.
И еще полтора часа молчанки.
А потом иду через поле, встречаю соседа. “Сейчас радио слушал, - говорит, - в Москву прибыл какой-то генерал, привел войска. Лебедев, кажется, фамилия.
Ну, а дальше уже пошла, как выражался Зощенко, “негритянская негро-оперетта”.
