НЕВНЯТНЫЙ ХРЕНЬ

Жена говорит, звонил её приятель, чуть не плачет.
Ему восемьдесят третий год – фронтовик, крупный – в прошлом и настоящем – инженер-гидротехник, неплохой поэт и вполне профессиональный переводчик стихов (первый спец по Брассансу) и прозы с немецкого, французского и английского.
А внуку его 17, в этом году поступил в МИФИ.
Словарь Шекспира, если не ошибаюсь, - тринадцать, кажется, с половиной тысяч. У Ф.Бэкона, вроде бы, тысяч девять с чем-то. Словарь современного англичанина – четыре с половиной. У мумбо-юмбо и Эллочки-людоедки – известное дело.
РБ говорит, Эллочка – экс-чемпионка – посрамлена. У внука – три слова, как в известной дурацкой песенке:
1. Бред.
2. Я не в теме.
3. Нормально.
В МИФИ историк-садист погнал фрешню в Третьяковку. Дед спросил внука, как ему.
- Я не в теме, - отвечает.
- А всё-таки? Ведь когда ты был маленький, мы с тобой ходили, и тебе нравилось.
- Бред.
У Муся слов пока много. Даже знает про лопаты “черенок”. Неизвестное или дурное по-прежнему “кака”. Есть две разных манеры чтения книг: медленная, с поименованием букв, и скорочтение – листает и приговаривает, постранично: “Написено… написено… написено”…

По-прежнему неизменно о себе в третьем лице. Спросонья первая фраза: Мусечка кашку покушает и книжку почитает.
У неё уже с десяток имён… половину придумала для себя сама. Четыре-пять обычных, нейтральных: Маша, Муся (Мусь), Маруся, Мукуся. Для редкой самокритики есть две фразы: “Муся – колбаса” и даже расстрельное “Муся – порося”. Но зато в запасе всегда два особенных, ласковых самоопределения – Мусюнечка и Мукусечка (Мукукусечка). Это ее оборонный потенциал. В ответ на нравоучения, критику нескончаемых шалостей – в ход пускает именно их. Говорит, взывая к пониманию:
- Мукусечка – ребёнок.
Однако.

Всё ближе Styx,
Но где же стих?
Одно единственное “стихотворение” за целую долгую жизнь – это немного. Даже мало.
Почему так? Объяснение одно – видать, не довелось мне испытать поистине глубокого, острого чувства, которое только и может, как сейчас говорят, торкнуть, чтобы сперва сплющило, а потом расколбасило. По полной.
Единственное моё родилось и запомнилось даже не записанным тридцать лет назад в доме отдыха ЦК КПСС “Поляны”. Там… это долгая история, я не об этом… Четыре четверостишия, но довольно будет и двух:

Был в кегельбане я и в баре,
Забрёл на выставку – кошмар!
И снова нет “сосисок в кляре”,
В меню. Ещё один удар.
…………………………………
Какое низкое коварство,
Когда взамен любимых блюд,
Плоды унылого школярства,
Мазню бездарную суют.
…………………………………

Эх.

Да, ещё одну пакость я никогда не прощу ЦК. Как-то приехали на уикенд в эти самые “Поляны” – гляжу, а через каждые метров десять по всему небоскрёбу – громадные кадки с экзотическими растениями – я таких и в Амазонии не встречал. А у меня как раз был балконно-садоводческий период… Ночью дождался, когда отдыхающие решили, наконец, начать отдыхать, взял ножницы и, передвигаясь чуть ли не по-пластунски, отрезал от каждого растения по веточке или отростку, а-то и по два-три. Наощупь всё, вроде, было нормально (“Финские. Больших денег в валюте стоят”, - хвастался завхоз). Потом оказалось – пластик. По сравнению с мировой революцией, может, и пустяк, а всё одно обидно.
Н-да.
И последнее. Я уже почти всё понял, а если чего не понимаю, то жена сходу разъясняет – простым, доходчивым, но вполне литературным языком. Есть только одно, чего я и сам не пойму, и она – несмотря на могучий природный и благоприобретенный в процессе чтения книжек интеллект – объяснить не может.
Почему все (практически без исключения) молодые матери в нашем парке курят рядом с колясками и дым пускают едва ли не прямо в своих младенцев и тоддлеров, к которым, возможно, многие из них относятся не то чтоб совсем плохо?

В перерыве нажал не на ту кнопку, и включился какой-то богомерзкий канал. Натурально канальи. И все одинаковые. Сплошное косноязычие, лизоблюдство, лицемерие и враки, просто патологические лгунишки, будто Холден Колфилд, который шёл в одно место, а на вопрос, куда идёт, всегда отвечал, что в другое, ну не мог он иначе, и всё тут. Но тот хороший был парень, а эти – точно нет… Короче, там сказали три новости. И ещё какой-то нарядный, с бородой, чего-то провыл не в рифму. Первая новость была международная. Позавчера жена друга спросила, бывал ли я в Таиланде, и стоит ли отпускать туда тридцатилетнего сына на неделю. Я не бывал, но сказал, а чего такого, подумаешь – летал же он на полюс и обратно одним самолётом с никогда не трезвым мини-вождём Ч., и ничего. Парень могучий, в случае чего отобъётся, ежели набросится кто… А сегодня там переворот, зато какой бархатный: вона даже премьер, которого свергли, вроде бы, активно – из Лондона – поддержал повстанцев. Тайский народ приносит солдатикам покушать, а те, в знак благодарности (это всё в ящике сказали, с места событий), ласково показывают народу своё оружие. Вспомнилась школьных времён частушка (её любил декламировать сын бериевского генерала А., чудом избежавшего расстрела – заместо этого он был назначен директором издательства “Художественная литература”):

“Дорогой артиллерист!
Ты не хвастай грудию,
Коли хочешь удивить –
Покажи орудию!”

Вторая новость была про день рождения Лужкова. Выступили поэт Цветик, свинорылые политики Зю. и Ж. Уникальный, сказали про него, хозяйственник, крепкий, почти святый. Ещё один старенький гурвинек – Вова К., в своё время выпертый с радио – разумеется, несправедливо - за профнепригодность, со слов самого Лужкова, который в этот момент “по-бразильски” забивал в пустые ворота, сообщил, захлёбываясь елеем, или там ещё чем, что тот, мол, не хочет мешать жене “заниматься любимым делом”, и, дескать, ни одного рубля денег из “миллиарда” долларов за рубежом она к тому же и не держит. Прелесть-то какая. А вроде бы совсем недавно мэр, который тогда ещё двух слов не мог по-русски слепить, уверял не в меру любознательную общественность, что его зверского вида молодуха чуть ли не собственноручно штампует в подвале пластмассовые тазики - исключительно для народного потребления.
И третья новость – “работа” парламентской комиссии по Беслану. Главарь её Торшин – эх, классик уже успел про это – насчёт “от постоянного вранья глазами”, чего-то лукаво мямлил, а после заявил, что собирались, дескать, объявить результаты расследования, да сменилось руководство Прокуратуры в центре и на местах, и оно, это руководство – тов. Иван Сыдорук – “смотрит теперь на события свежим взглядом”.

И немедленно выпил, как говаривал Веничка Ерофеев. А я пошёл к зав.техчастью и попросил эти гнусные канальи как-то мне в кабинете отключить насовсем, чтоб они даже случайно не могли выскочить. Никогда. Даже случайно.

Очень дурно насмехаться над чужими физическими, пусть мелкими, но недостатками, грешно, но за давностью лет… уж ладно.
Был у нас один преподаватель, который нас ненавидел, а мы ему дружно отвечали взаимностью. Он дожил до глубокой старости и недавно помер, царство ему небесное. Он был довольно известный литературовед, главный спец по однорукому испанскому классику с нелёгкой судьбой, и заставлял нас читать этого классика главный труд в подлиннике. На каждом занятии пытал: Так, имярек, сколько страниц вы уже прочитали? Все загибали “от фени” трёхзначные цифры, и его дико бесило, когда называемая цифра была больше (а так бывало почти всегда) того, сколько на самом деле написал однорукий классик.
У него был тик. И не простой, а двойной: сперва он подмигивал, а после этого один раз резко мотал головой в сторону. Тот малый, что всегда садился напротив (бывший суворовец, а впоследствии министр справ заграничных), лихо брал под воображаемый козырёк. Мы, олухи, помирали со смеху. И только один пожилой студент не смеялся. Он запоминал детали, чтобы потом изложить всё это безобразие письменно. Чаще всего он повторял: “Я рубль дам, но пить не буду”. Тем более удивительно мне было спустя несколько лет услышать сообщение НРИ примерно такого содержания: Генеральный директор совместной компании “N” NN арестован и помещён во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Он обвиняется в присвоении полутора, кажется, миллионов долларов… по тем временам приличные деньги. Хотя к его чести – if any – надо сказать, что это его бес в лице министерского начальства попутал…
И со мной у этого преподавателя весёлый эпизод случился – мне тогда грустно было, а другой малый, которому стало от этого так весело, что, как мне рассказывали, когда он умирал и хотел вспомнить все самые весёлые случаи, какие у него в жизни были, он припомнил именно этот… Короче, я хотел сдать зачёт по испанской литературе, и, подкатившись к старику – он тогда нам, сопливым, глубоким стариком казался – говорю ему вкрадчиво: Видите ли, Лев Абрамович… А он как затопал ногами на меня, как заорёт: Как вы смеете, негодяй! Если вы ищете со мной интимности, по крайней мере, называйте меня не Лев Абрамович, а Абрам Львович!... Чуть не затоптал. Вот это “если вы ищете со мной интимности” бедный Ж. перед смертью вспомнил и улыбнулся. Выходит, и я хоть что-то доброе для людей сделал. Пустяк, а приятно.

Кто чего коллекционирует… Папаша со своей коллекцией в “Книге рекордов Г.” окопался (целых 2 entries). В своё время один американец засу... предложил ему за его коллекцию… А он даже не ответил на предложение – проигнорировал. Подарил, кому счёл нужным. И счастлив. А у мамаши чувства противоречивые – с одной стороны, гораздо меньше пыли в квартире, а с другой… не один евроремонт можно было – полсотни!...
Я тоже в детстве много чего коллекционировал. Быстро собрал большую коллекцию монет и тоже кому-то подарил. Бумажных денег – тогда всего этого навалом было – и тоже раздарил. Марки – туда же. Мог положить даже начало коллекции произведений живописи…
Мне было лет семь (максимум два с половиной-три по-нынешнему), когда соседка – жена известного в то время поэта и стихотворного фельетониста А.(Г.) – зачем-то взяла меня в гости к своей приятельнице, на Каляевскую. В довольно большой квартире повсюду валялись (особенно много – штабелями у стен) свёрнутые в трубки холсты покойного мужа хозяйки – какого-то художника Ф. Даже мне, пацану, было понятно, что эти трубки не очень нужны, мешаются под ногами (помню, задел широкой школьной штаниной одну кипу - покатились под ноги, конфуз) – одним словом, обуза, хлам. Она, кажется, даже сказала: Полин, может возьмёшь пару-тройку? У той в крохотной квартирке на нашем этаже сантиметра свободного не было – картин было полно, в том числе и мрачноватых холстов этого Ф., вероятно, поэтому она вежливо отказалась. Я тоже не взял, хотя мне, вроде бы, и не предлагали. А мог, наверное, дурашка.
Говорят, теперь на Сотби да Кристи этот Ф. – чуть ли не самый дорогой из русских. А когда-то Никиту в Манеже у его картины едва не стошнило, правда, Серов с Герасимовым там ему помогали тошнить, но тем не менее…
А любимой моей коллекцией была коллекция кликух революционных организаций, но это попозже. И подлинный, по-моему, gem её – “Manolo vive, coňo!”

В том году на “острове Свободы” есть было почти уже совсем нечего. Как удачно выразился один вечно молодой поэт по аналогичному поводу: “Ну, а есть у вас свобода? -Отвечают: “Есть! Есть!”... То ли есть у них свобода, то ли хочется им есть.”
Зато во всех магазинах, включая бывшие продуктовые, полки были забиты китайскими нефритовыми статуэтками; по углам торчали изумительной красоты деревянно-перламутровые ширмы и резные лакированные сундуки, а больше в огромном городе, да и в других тоже, в свободной продаже не было ровным счётом ничего. Старшие товарищи посылали пионерские отряды в буржуазный Ведадо громить особняки свежеотъехавших guzanos (“червей) – один краше другого, и из окон летели на подъездные дорожки, клумбы, тротуары и мостовые разные изящные, а порой, вероятно, и антикварные предметы мебели, серебряная посуда и безделушки. Пионеры маршировали и пели: Uno, dos, tres, cuatro, comiendo mierda y rompiendo zapatos! (“Раз-два-три-четыре! Жрём дерьмо и рвём ботинки” - сойдёт, в оригинале рифма тоже слабая). Атмосферу всеобщей тропической расслабленности время от времени нарушали автоматные очереди – за единственный день пребывания в столице я слышал их в непосредственной близости от себя целых три: в гостинице, где походя застрелили какого-то подозрительного им на вид парня, как потом выяснилось, зашедшего в киоск за сигаретами; в туннеле, где какой-то придурок на ходу выкинул из окна “жука” смятую сигаретную пачку; и в том же Ведадо, где кто-то по неосторожности переехал висевшую низко над мостовой поперёк улицы заградительную цепочку у дома одного из новых правителей, занявшего приглянувшийся особнячок.
В посольстве, кадровик, резидент “Двойки-Г” Богачёв проорал мне в ухо (репродуктор был включён на полную мощность, чтобы задолбать прослушку “Двойки-G”), что я поеду на другой конец “Зелёной Ящерицы” – в Сантьяго, и хотя друзья, приехавшие раньше и уже успевшие обзавестись кое-каким влиянием, предлагали похлопотать, чтобы мне остаться в Гаване, я отказался, и уже на следующее утро летел по над ослепительной зелени шельфом на восток, на винтокрылом советском лайнере. В соседнем кресле тихо блевала в зеленовато-серый пакет с надписью “Аэрофлот” зеленовато-серого же оттенка жена приятеля из параллельной институтской группы, труп которого с пулевыми отверстиями в животе спустя лет двадцать показали по телевизору. Они тогда оба вскоре уехали, потому как он не знал ни слова по-испански и “переводил”, молча мотая курчавой головой то в одну, то в другую сторону (“Как приехал? Как приехал! Да так и приехал – барашка зарезали, и приехал”). Кубинцы, которые к тому времени уже ничему не удивлялись, говорили “Это он мысли гоняет” и только весело переспрашивали, когда русский спец произносил сокращение “ме-кагé” – Es que te cagaste ya?.. Потом этот малый пошёл работать в милицию, дослужился до подполковника, потом стал владельцем нескольких ювелирных точек в “Метрополе” и там же погиб, вероятно, что-то с кем-то не поделив… Тогда я отправил с ним домой сувениры, точнее, монвениры – две небольшие нефритовые статуэтки, изображавшие каких-то милых безымянных старичков-китайцев…

Много месяцев спустя, пару примерно таких же китайцев повёз в Москву и я, правда, они чуть было не погибли, потому что посреди Атлантики у винтокрылого чуда советского авиастроения оторвался винт, и чуть не с полдороги пришлось вернуться обратно на остров, где к тому времени уже съели последнее, и по улицам носились весёлые дети с грустными глазами и раздутыми животами. Но нефритовые китайцы всё же попали по назначению – матери моего сменщика, ставшего затем знаменитым поэтом и переводчиком, а месяца три назад умершего в больнице при до сих пор не ясных обстоятельствах…

А статуэтки те нефритовые живы. Вон они, на полке стоят. Дочке не было и года, когда она, поглядев на них, вдруг чётко произнесла: “Пу И”. Может, это он и есть. А что, запросто.

И опять-таки, ну надо же - два значения.

Недаром ведь это, кажется, Корею называют Страной утренней свежести. Или я ошибаюсь? Но если даже нет, пускай и она так называется – заслужила. И твоя фотография №1, Раф, этому лишнее подтверждение, хоть и не утром, ты говоришь, снято. Там, видать, и вечером свежести полно. На французской твоей фотографии одна только колонна светится розовым, а тут, как будто, вся страна. Даже смехотворные – не смешные отнюдь, а смехотворные (не funny – ridiculous) – пропагандистские книжонки Северной Кореи – и те в нежно-розовые и нежно-голубые тона раскрашивают, хотя от этого они не становятся более завлекательными туда. И занавески на окнах там, говорят, под строжайшим запретом. И невест женихам выбирает не папа Ким, либо Пак, или хотя бы Ли, а партийная ячейка. Но и это, и многое другое чудовищное, что там творилось и творится, отнюдь не смешно.
Как-то много лет тому сидели мы отмечали юбилей журнала, в котором я как раз столько к тому времени и работал, вернее, сотрудничал. Там же был и другой внештатник – на тот момент, да и сейчас, после внезапной смерти Сергея Г., - чуть не самый известный переводчик стихов с испанского. Почему-то зашла речь то ли о Корее, то ли о том, кто как себя веселит в грустную минуту. Он и говорит: “Когда мне хочется от души посмеяться, я беру журнал “Корея” и читаю всё подряд. Хохочу до коликов”.
Я вообще очень мирный, такое желание бывает крайне редко, если вообще теперь бывает, но мне так охота было заехать ему в сытую харю. Теперь он далеко – вроде бы, в Испании живет, а мне до сих пор охота. Хотя к Корее этой я никаким боком.

А errare, блин, очень даже humanum est. Ничего, пожалуй, более humanum-то и нету.

В детстве я очень любил московскую телефонную книгу, “Список абонентов…” – так, кажется, она называлась. У нас телефон был, а у соседей нет, зато у них была эта здоровенная книга. И я ее листал, тыкал в нее пальчик. Мне нравилось находить там свою простую русскую фамилию. Но не мне одному – фамилия и первый инициал моего деда совпадали с фамилией и первым инициалом великолепного, и очень в то время, да и по сей день, знаменитого комического актёра с грустной судьбой. Звонков в любое время дня и ночи были сотни, в основном, дети, конечно: Позовите, пожалуйста, артиста такого-то…
Подслушка – а она наверняка была (из-за частых разговоров новомировской команды) – наверняка там с ума сходила.

Так получается, что фамилии – все смешные. Или неприличные. На своем языке не все, но на каком-нибудь отдельно взятом, или сразу на нескольких оставшихся в живых – все без исключения, могу спорить. Хорошо хоть, всеми тремя тысячами никто не владеет. Ну, Зализняк, Кнорозов, опять же Жириновский – эти, конечно, приближались... Еще ходили слухи насчёт папаши футболиста Кипиани, про отца певца Муромова… Дочки главковерха вот-вот подтянутся к заветному рубежу. Но чтоб все три тысячи, а хотя бы на одном из них любая фамилия звучит так, что хоть уши затыкай, - это уж извини-подвинься. Зуб даю. Во-во - конкретный пример. Прислали к нам в аппарат экономсоветника зама по фамилии Зубов. Советник Чугунов (тоже чего-нибудь этакое на каком-нибудь малаяламе) волосы на себе рвёт – как же этот хрен Зубов (первые три буквы трём другим русским соответствуют) на переговоры явится с таким-то заглавием? Ладно, проконсультировались со старшим переводчиком Кулоевым (неплохо звучит в полусотне стран), дали ему другую фамилию – Егоров (на местном диалекте ничего дурного, но где-то, может, на архипелаге Тэркс-и-Кайкос… ну, да ладно). У советника, который был поглощён борьбой с послом (воздвиг даже стену без калитки поперек суверенной советской территории, вынудив несчастных соотечественников обходить по барханам и буеракам, по пояс в песке) и почему-то с беременными женщинами, которых не мог видеть без истерики, от души отлегло, но только на неделю. Через неделю прислали ему второго зама по фамилии, естественно, Кривозубов.
А Шитовых я вообще не беру. О сколько их… на эту землю. И на ту тоже. Резидент то ли ГРУ, то ли ПГУ, то ли в Нью-Йорке, то ли в Вашингтоне. А первый посол на Кубе, но тот под псевдонимом поехал… И многие другие. А секретарь, кажется, Президиума Верховного Совета Шитиков… О перебежчике по фамилии Джирквелов я, кажется, уже упоминал – ведь нарочно не придумаешь.
А какой-нибудь Поцхишвили? А Цалкаломанидзе, прости господи? А Хлебников – в Грузии? А бывший сосед Муталибов в той же Грузии? А наш Талалаев в ООН? Да и фамилия великого педагога по-русски не очень. А несколько сот миллионов китайцев? А радость наша? Тоже ведь по-английски как-то двусмысленно звучит. Это в лучшем случае. Хотя, если Буш дразниться станет, тот может плакатик процитировать – There is a terrorist behind every Bush.
А примеры можно приводить и приводить. И если кто владеет всеми языками, тот вообще над любой без исключения в мире фамилией обхохотаться может.
А наш смех сокращает жизнь нашим врагам. У меня их нет, но на всякий случай.
Есть стимул.

К переводчикам с русского на иностранный в России еще не самое плохое отношение. Пусть не такое хорошее, как в Северной Корее, но и не совсем такое, как в Китае во времена “культурной революции”. А шесть долларов – это килограмм мяса. Весьма среднего качества, но жрать можно.
У меня есть приятель-китаец. В прошлом, профессор русского языка и литературы Шанхайского университета. Голубой, но неагрессивный, ласковый. Пожилой уже. В Москве увлеченно торгует грибами с лапшой. Китай не уважает, домой не ездит, имя поменял на европеоидное. Вроде, счастлив.
Как-то, когда он жил в том же доме – снимал квартиру у выдающегося юного философа Г., отъехавшего, а затем уехавшего в Германию насовсем – зашел попить ко мне чаю. Говорит он на совершенно изумительном русском языке тех авторов – как раз “гоголей и щедриных”, которых когда-то чуть не целиком перевел на китайский: “милостивый государь”, “извольте”, “увольте” и проч.
Попили мы чаю, стал он уходить в дверь, а я, чтобы сделать ему приятное, показываю на книжную полку и говорю: Адам! Вот тут у меня прижизненное издание Гоголя. Вас не заин…?
Реакция его была странной. Я бывал в Китае, но очень давно, и с китайцами там не общался. Пару раз выехали с территории посольства (по надписи у ворот: “Смерть (или что-то в этом роде) советским ревизионистам!”), и всё. Поэтому и подумал, что такая реакция на что-то родное и близкое им может быть свойственна. Он замахал руками, и бросился к двери, как будто ему (ему!) предложили гетеросексуальный контакт…

Короче, выяснилось, что за переводы те с русского “красные охранники” сломали ему в трудовом лагере руки в нескольких местах, чтобы не переводил больше, сука (не знаю, как это на мандарине).

А у нас аж шесть долларов за страницу, и кто-то еще нос воротит.

Зажрались.